Прежде чем начать возводить вторую сюжетную арку позволим себе маленькую интродукцию, тем паче к сюжету второй арки она имеет отношение прямое.
Мы уже говорили, что в молодом Тургеневе современников раздражало фатовство, склонность к красивым словам и жестам, желание нравиться и вытекающая отсюда неестественность. К тому же репутация его была здорово подмочена пожаром, в который девятнадцатилетний юнец попал, держа путь от матушки и берегов отчизны в Германию ( ).
Удивительно, как всю жизнь Ивана Сергеевича всплывала давняя история, не желая порастать быльем. Сам писатель неоднократно возвращался к обстоятельствам пожара в устных рассказах, стараясь убедить слушателей в своем героизме, а не трусости, но лишь за пару месяцев до смерти, решился на исповедь перед потомками, надиктовав по-французски Полине Виардо очерк «Пожар на море».
Но обо всем по порядку.
Тургенев ехал за границу. В Кронштадте сел на пароход «Николай Первый», держащий путь в Любек. Плыть предстояло четверо суток. В каюты набилось свыше 250-ти человек. Кроме Тургенева из знаменитых фамилий на пароходе плыли жена поэта Федора Тютчева с детьми и поэт пушкинского круга князь Петр Вяземский.
27 мая 1838 года отплыли, а в ночь с 30 на 31 вспыхнул пожар. Тургенев в это время картежничал с малознакомыми людьми, и карта шла ему, — по обе стороны рук лежали кучки выигранных золотых монет. И вот пожар, паника, крики о помощи, едкий дым, всеобщая беготня.
Не знаю, откуда пошли сплетни, будто Тургенев во время пожара вел себя аки трус, упрекая пространство: «Умереть таким молодым, не успев ничего создать…» и «Спасите меня, я – единственный сын у матери!» (это утверждение содержит прямую ложь, ибо у Тургенева был брат Николай). Ряд источников свидетельствует, будто россказни брали начало от князя Вяземского, но не исключено, что Вяземский стал жертвой громкой фамилии, ибо ссылка на него звучит авторитетней, нежели на княгиню Марью Алексеевну.
Ниже мы рассмотрим, как ловко обходил скользкие моменты Тургенев в очерке «Пожар на море», сейчас же напомним, что рассказ этот репетировался писателем на протяжении сорока с лишним лет.
Порой выходило недоразумение. Один из язвительных недругов Тургенева Авдотья Панаева рассказывала в пряно увлекательных, но не всегда достоверных мемуарах.
«Тургенев занимал меня разговором о своей поездке за границу и однажды рассказал о пожаре на пароходе, на котором он ехал из Штетина, причем, не потеряв присутствия духа, успокаивал плачущих женщин и ободрял их мужей, обезумевших от паники. В самом деле, необходимо было сохранить большое хладнокровие, чтобы запомнить столько мелких подробностей в сценах, какие происходили на горевшем пароходе.
Я уже слышала раньше об этой катастрофе от одного знакомого, который тоже был пассажиром на этом пароходе, да еще с женой и с маленькой дочерью; между прочим, знакомый рассказал мне, как один молоденький пассажир был наказан капитаном парохода за то, что он, когда спустили лодку, чтобы первых свезти с горевшего парохода женщин и детей, толкал их, желая сесть раньше всех в лодку, и надоедал всем жалобами на капитана, что тот не дозволяет ему сесть в лодку, причем жалобно восклицал: «mourir si jeune!»
На музыке я показала этому знакомому, – так как он был деревенский житель, – всех сколько-нибудь замечательных личностей, в том числе Соллогуба и Тургенева. «Боже мой! – воскликнул мой гость, – да это тот самый молодой человек, который кричал на пароходе «mourir si jeune». Я была уверена, что он ошибся, но меня удивило, когда он прибавил: «у него тоненький голос, что очень поражает в первую минуту, при таком большом росте и плотном телосложении».
Упрекала сына и Варвара Петровна:
«Почему могли заметить на пароходе одни твои ламентации… Слухи всюду доходят! – и мне уже многие говорили к большому моему неудовольствию… Почему же о тебе рассказывают? Что ты gros monsieur – не твоя вина, но! – что ты трусил – когда другие в тогдашнем страхе могли заметить… Это оставило на тебе пятно, ежели не бесчестное, то ридикюльное».
На протяжении тридцати лет Тургенев противопоставлял людской молве устный рассказ о своем пожарном мужестве, пока в 1868 году слухи не выплеснулись на газетные страницы. Князь Долгоруков, доказывая, что у автора «Отцов и детей» нет гражданского мужества, поднимал стародавнюю историю. Тургенев откликнулся открытым письмом, где утверждал:
«Близость смерти могла смутить девятнадцатилетнего мальчика — и я не намерен уверять читателя, что я глядел на нее равнодушно, но означенных слов, сочиненных на другой же день одним остроумным князем (не Долгоруковым), я не произнес»
А что произнес?
Обратимся в конце концов к «Пожару на море». Основной лейтмотив этой вещи, - панике поддались все. А раз все, то и рассказчику, на тот момент девятнадцатилетнему мальчишке, не грех.
«Я помню, что схватил за руку матроса и обещал ему десять тысяч рублей от имени матушки, если ему удастся спасти меня. Матрос, который, естественно, не мог принять моих слов за серьезное, высвободился от меня; да я и сам не настаивал, понимая, что в том, что я говорю, нет здравого смысла. Впрочем, в том, что я видел вокруг себя, его было не более».
«Единственный сын у матери» становится свидетелем человеческого разложения. Богатый помещик ползает по полу, кладя поклоны. Генерал требует послать курьера к государю. Другой сумасшедший портит чужие вещи с криком: «К чему все это теперь?». Сам рассказчик, рисуясь пред старушкой, делает вид, что хочет самоубийственно сверзнуться вниз головой с лестницы, но берет себя в руки и начинает дам спасать.
Думаю, поведение Тургенева находилось в рамках избалованного барича с минимальным жизненным опытом. Паника, которой он поддался, простительна. То, что ему ставили ее в строку, свидетельствует, - находящийся в центре общественного внимания Иван Сергеевич таки был львом, чем ужасно раздражал мошек.
Но не только мошек.
Федор Михайлович Достоевский тоже подколол коллегу пожарной паникой, выведя карикатурный образ Тургенева в романе «Бесы». Говоря о писателе Кармазинове (Тургеневе) рассказчик «Бесов» замечает:
«С год тому назад я читал в журнале статью его, написанную с страшною претензией на самую наивную поэзию, и при этом на психологию. Он описывал гибель одного парохода где-то у английского берега, чему сам был свидетелем, и видел, как спасали погибавших и вытаскивали утопленников. Вся статья эта, довольно длинная и многоречивая, написана была единственно с целию выставить себя самого. Так и читалось между строками: «Интересуйтесь мною, смотрите, каков я был в эти минуты. Зачем вам это море, буря, скалы, разбитые щепки корабля? Я ведь достаточно описал вам все это моим могучим пером. Чего вы смотрите на эту утопленницу с мертвым ребенком в мертвых руках? Смотрите лучше на меня, как я не вынес этого зрелища и от него отвернулся. Вот я стал спиной; вот я в ужасе и не в силах оглянуться назад; я жмурю глаза – не правда ли, как это интересно?»
Здесь потрясает, прежде всего, художественная интуиция Достоевского, прогнозирующего появление «Пожара на море» за десять с лишним лет до его написания.
Но почему он ополчился на Тургенева?
Разбору этих полетов мы и посвятим вторую сюжетную арку.
А первая арка здесь:
Комментарии (0)