17 ноября скончался Владимир Фирсов (1937 — 2011), поэт с огненной биографией в начале пути и с тлением в течении долгой счастливой жизни.
Настораживает следующий момент, - у Фирсова до фига поклонников в сети, хотя в богатых поэтических 1970-ых по гамбургскому счету он котировался ниже плинтуса. С годами лучше он, понятное дело, не стал, но по крайней мере годы выявили его истинную стратегию под названием искренность.
Ведь что ставилось Фирсову обыкновенно в вину: дядя воспевал мертвые вещи и получал за это деньги, квартиры, машины, редакторские кресла. Так вот, - мертвые вещи поэт считал живыми. И это (принимать мертвое за живое) основная ошибка не только Фирсова, а весьма многих застойных думальщиков в рифму.
Поговорим подробнее.
Детство Фирсова было тем еще.
Отец бросил семью.
Мать вышла замуж вторично.
«Помню, у мамки с мужиком родился ребёнок, назвали его Валерой. Братик мой. Была деревенская качалка такая, вот качают её. Помню Новый год, все пляшут под ёлкой. Заходит этот мужик угрюмый, говорит: «Вовка, пошли, твоя мама померла». Маму он ошпарил кипятком из чана, сука. И она умерла.
...После этого отчим привёл какую-то бабу, и они уморили ребёнка, Валеру. Уходили на работу, а на день на весь оставляли Валеру одного. Однажды мы приходим, коляска опрокинута, и Валера мёртвый лежит. Братик. Да, деталь такая: бабёнка эта пришла с парнишкой, моим ровесником. И у него какая-то балалаечка рыночная, базарная. С резиновыми струнами, и он бренчит. Красивая балалаечка, расписная. Я попросил её поиграть и что-то резко дёрнул струну и порвал. Так она, эта баба, взяла за гриф и била меня по голове до такой степени, пока гриф у неё в руках не остался от балалайки. Я тогда сознание потерял. Когда Валеру они загубили, мужика уже ничего не сдерживало, ребёнок ведь связывал, брат мой, и он вовсе сдал меня в детский дом».
И здесь опять удивление, - Фирсов прочувствовал русскую архаику в действии балалайкой на собственном темечке, но почему-то воспевал ее как мог.
Из детского дома его забрала тетка и перенаправила к отцу.
Александр Твардовский
В литературу Фирсов вошел с благословения Твардовского ( ). Именем его Владимир козырял при каждом удобном случае, приравнивая давнее знакомство к Божьей воле. При этом нынешние энтузиасты установки Фирсова на котурны, вынуждены делать сноски типа, мол, объект фирсовской любви был не во всем идеальный, им владели темные (понимай — либеральные) силы.
Выпуская сахарные славословия по поводу первоначальных отношений с Твардовским, Фирсов предпочитал не заикаться, чем закончились они. А ведь это основной сюжет его жизни, собственно поясняющий — как подающий надежды поэт стал тем, чем стал.
Складывалось все у Фирсова под началом Твардовского зашибись. Тот дал юнцу рекомендательные письма к ведущим редакторам страны и в «Новом мире» Фирсов начал печататься еще у Симонова. Школьника Фирсова публикует «Комсомольская правда», после чего ректорат Литературного института присылает ему приглашение сдать экзамены и учиться, ибо творческий конкурс он прошел публикациями. Первую книгу Фирсов выпустил студентом Литературного института.
Заняв редакторское кресло в «Новом мире» Твардовский напечатал Фирсова два раза, дав его подборку в 1958 и 1959 годах. А дальше в дневниках мэтра появляются скептические записи равняющие Фирсова с Сергеем Островым.
Расхождение с Твардовским Фирсов объяснял интригами его жены. Однажды он привел пьяного поэта домой, а там…
«Дверь открыла Мария Илларионовна, оглядевшая меня тяжелым взглядом, полагая, что напоил Твардовского я, а не Закс... И с тех пор она уже при моих звонках не соединяла с ним. Для меня он уже не был дома…
Впрочем, я полагаю, что причиной перемены отношения жены Твардовского ко мне была не та, а другая история, когда я стал невольным свидетелем сцены выяснения их семейных отношений».
Только при чем же здесь жена, если Фирсов ушел из под сени модернового «Нового мира» в ретроградный «Октябрь» Кочетова, - главного врага своего вчерашнего благодетеля?
В поэзии тогда случился стадионный вал, выведший на эстраду Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, Ахмадулину. Но любое действие рождает противодействие, - данный закон прописан и для стиховой культуры. Так комсомольцам советской поэзии пришлось конкурировать с оставшимися представителями Серебряного века и какое-то время Джек Алтаузен звучал на всех перекрестках, а Ахматова в узком домашнем кругу. Заимевшим немалую славу представителям эстрадной поэзии оттепели противопоставляли тихую лирику Владимира Соколова, Давида Самойлова, Юрия Левитанского и модернисткую поэтику лианозовцев, но это была эстетическая сшибка либеральных школ. А вот «Русская партия» к которой примкнул и Фирсов, уже чморила рупоров эпохи по настоящему.
Вот как в частности делал это Фирсов.
Потомки поля Куликова
И грозных дней Бородина
Молчим – ни слова, ни полслова,
Пусть будет просто тишина.
Молчим, привыкшие к утратам,
И слушаем из тишины,
Как раздаётся по эстрадам
«Хотят ли русские войны?»
(Хотят, как будто бы когда-то
Хотели русские войны?!)
И мальчики идут влюблённо
На эти самые слова,
И зреет пятая колонна
Юнцов, не помнящих родства.
Абстрактно сонные, слепые,
Откормленные пошляки
Идут, как твой позор, Россия,
В сегодняшние кабаки.
Они не пашут и не строят,
Но с лёгкостью вошли давно
В литературные герои,
В героев песен и кино.
Им наплевать на всё на свете
Эстрадным мальчикам земли,
На русский снег, на русский ветер,
На горький путь, что мы прошли.
Но сквозь лихой эстрадный рокот,
Сквозь призрачную тишину
Мы чутко слышим, как в европах
Готовят новую войну.
И вот однажды сквозь напевы
«Хотят ли русские войны?»
Мы вдруг услышим: «Где вы, где вы,
России верные сыны?»
И встанем мы и может где-то
Умрём за Родину свою,
И на бессмертье в том бою
Не спросим «Звёздного билета».
Особенно здесь показательно последнее четверостишие с истовой жаждой обрести бессмертье в гибели, ибо, внимание!, чувствует Фирсов и иже с ним, - жить больше незачем. У Родины Фирсова славное прошлое, тревожное настоящее в кольце врагов и весьма, весьма, весьма неопределённое будущее. Воинственно настроенный Фирсов козыряет полем Бородина и миллионами погибших в Великую Отечественную, умиротворенно воспевая вечные природные рассветы, но, знаете ли, нет цели. Именно отсутствие внятной программы «Что делать завтра?» стало ахиллесовой пятой «Русской партии», вчистую проигравшей Россию либералам. Ребята цеплялись за былинные общины, грезили об отмене колхозов (после чего рожь сама заколосится). Зеломудрый писатель Солоухин на семидесятом году Советской власти призывал посадить во главе страны на трон царя-батюшку. Не менее ушлый редактор (а начинал как офигительный поэт-либерал) Станислав Куняев видел спасение в погроме сродни дореволюционному кишинёвскому.
Ну а Фирсов сочинял стихи вроде «Сыновней верности».
И мне бы, я знаю, хватило
Несколько граммов свинца,
Чтоб встала моя могила
Вровень
С могилой отца.
Чтоб клена багровое знамя
Гудело
Осенней порой,
Чтоб солнце не гасло
Над нами —
Над батей и надо мной.
Чтоб видели росные травы,
Как сын
Неразлучно с отцом
По звездным бредет переправам,
Усыпанным вражьим свинцом…
Но я опоздал народиться.
А он не торопится,
Ждет —
Тот самый,
Что станет убийцей,
Когда ему время придет.
Мы с ним одногодки, к примеру.
Но разных отцов сыновья.
И он
Ненавидит ту веру,
В которую верую я.
И это бы ладно!
Однако,
Он, верный заветам отца,
Малюя фашистские знаки,
Уже не скрывает лица.
Уже с откровеньем недетским
Меня он берет на прицел
За то,
Что я русский,
Советский,
За то,
Что, как видите, цел.
За то,
Что я жизнь понимаю,
За то,
Что я предан Стране
И знамя отца поднимаю,
И знаю,
Что я — на войне.
Естественно, главная декларация Фирсова «Умрем за Родину», была не замечена, да и понимал ли сам поэт, что сказалось им?
Он дожил до двухтомника «Избранные произведения». Редактировал советской-болгарский журнал «Дружба». В день своей золотой свадьбы Шолохов стоя выслушал читанную Фирсовым поэму «Соловьиная ночь» (вот еще одна судьба человека, вынужденного, сознавая проигрыш гражданской войны, хвалить Фирсова и Шевцова, поскольку больше рядом никого нет). Фирсов добился и того, что его слушала вся страна, написав шлягер «Звездная песня неба».
Когда же Союз развалился Фирсов редакторствовал в журнале «Россияне», преподавал в Литературном институте. Вполне закономерно, сменил коммунистическую риторику на православную, красное знамя на хоругвь, партию на движение «Россия православная».
В девяностые Фирсова практически забыли, но вот последние годы его тень начали тревожить вновь, назначая поэтом первостепенным.
И опять приходится напоминать что с точки зрения логики и разума Фирсов представляет собой тупик поражения и гибели всерьез.
Когда умрет последняя береза -
Умрет последний русский человек —
Заплачет небо!
И, как ливень, слезы
Обрушатся в проемы мертвых рек!
И тишина расколется от грома,
Накроет травы черная вода,
И медленно закружатся вороны
Над горьким прахом нашего труда.
И жизнь славян покажется вопросом,
Который никому не разрешить,
И вряд ли вспомнят нас, русоволосых,
Великих, не умевших дружно жить.
Комментарии (0)