фото с сайта ryazpressa.ru
17 ноября отмучился Евгений Маркин (1938-1979), еще один поэт, переоценивший возможности своей удачи.
А удача шла к Маркину с младых лет - он миновал трудности роста, болезненные обивания редакторских порогов, мучительный разрыв между мечтой и действительностью.
Все это пришло потом, а в юности Евгений отвечал времени оттепельных надежд, будучи нормальным советским парнем, с жаждой работы не за письменным столом, а на холодном ветру журналистских командировок.
Со школьной скамьи его привечали районные газеты Рязани, потом был Литературный институт, первые сборники. Уже в восемнадцать Маркин гастролировал со стихами по клубам и заявки в литературное объединение приходили именно на этого парня.
Евгению были действительно открыты все пути, и голова кружилась от счастья.
Хотя голову надо было поберечь.
Но куда там…
Сам же писал:
Покуда сила есть и воля,
покуда пыл мой не иссяк,
ходить мне с гордой головою,
мне вышибать дверной косяк!
Косяк Маркин и попытался вышибить, на мой взгляд, без особой на то нужды.
Просто голову сломал.
Трагедия его прямым образом связана с Солженицыным, который на своем великом по масштабам и средненьким по искусству пути, оставил не один труп, о чем еще поговорим. В случае с Маркиным, впрочем, Солженицын не очень был виноват, там сошлись факторы, не зависящие от рязанской глыбы.
Итак, в 1968 году Маркин стал членом рязанского отделения Союза Писателей, того самого куда входил и Солженицын.
Евтушенко утверждает, что гонения на Маркина начались «После того как на общем собрании рязанских писателей исключали из Союза писателей Солженицына и Маркин демонстративно воздержался от голосования».
Эх, если бы… От голосования, тем паче «демонстративно», Маркин не воздержался. Теперь доступна стенограмма собрания и речь Маркина если чем и поражает, так разве что безуспешным стремлением сохранить лицо. Поэт делает упор, - принимали Солженицына, когда он, Маркин, еще в организации не состоял, зачем же его позвали на процесс исключения: «Если Солженицына сейчас исключат, потом примут, опять исключат, опять примут – я не хочу в этом участвовать».
Кто вошел в историю с нимбом не голосующего так это ответственный секретарь Рязанского отделения СП Эрнст Сафонов, который (по идее) должен был руководить церемонией исключения. Он героически отлежался от тяжелой обязанности в больнице.
А Маркин в своей речи допустил пассаж, показывающий на каком крючке его, бедного, держат: «А у нас в организации есть большие язвы: членам Союза не дают квартир».
При чем здесь? Ни при чем. Просто оговорочка по Фрейду. Маркин два года стоял в очереди на жилье, и вот подошла она. Не вовремя этот Солженицын нарисовался, не вовремя.
Маркин, по словам Солженицына, «молодой, слишком левый и слишком передовой для Рязани поэт» проголосовал вместе со всеми за исключение.
Что случилось дальше? Совесть заела? Или либеральные друзья, а Евгений любил козырять дружбами с Окуджавой-Евтушенко, начали делать мордочками «Фи, ренегат»?
Так или иначе, Маркин решил высказаться до конца.
Второй акт драмы наступил в 1971, когда в «Новом мире», откуда вышвырнули открывшего Солженицына Твардовского, появилось стихотворение Маркина «Белый бакен».
Приведу его целиком:
По ночам,
когда всё резче,
всё контрастней свет и мгла,
бродит женщина у речки
за околицей села.
Где-то гавкают собаки,
замер катер на бегу.
Да мерцает белый бакен
там, на дальнем берегу.
Там, в избе на курьих ножках,
над пустыней зыбких вод,
нелюдимо, в одиночку
тихий бакенщик живёт.
У него здоровье слабо –
что поделаешь, бобыль!
У него дурная слава –
то ли сплетня, то ли быль.
Говорят, что он бездельник.
Говорят, что он – того…
Говорят, что куча денег
есть в загашне у него.
В будний день, не тронув чарки,
заиграет песню вдруг…
И клюют седые чайки
у него, у чёрта, с рук!
Что ж глядишь туда, беглянка?
Видно, знаешь только ты,
как нелепа эта лямка,
как глаза его чисты,
каково по зыбким водам,
у признанья не в чести,
ставить вешки пароходам
об опасностях в пути!
Ведь не зря ему, свисая
с проходящего борта,
машет вслед: – Салют, Исаич!–
незнакомая братва.
И не зря,
боясь огласки,
ты от родичей тайком
так щедра была на ласки
с неприкаянным дружком.
Это только злые сводни
да угрозы старых свах
виноваты, что сегодня
вы на разных берегах.
Никуда ты не схоронишь
всё раскаянье своё,
что польстилась на хоромы
да на сытое житьё.
Ты теперь как в райской пуще.
Что ж постыл тебе он вдруг –
твой законный,
твой непьющий,
обходительный супруг?
Видно, просто сер и пресен
белый свет с его людьми
без былых раздольных песен,
без грустиночки в любви!
Сколько раз в такие ночи
ты кричала без стыда:
– Перевозчик, перевозчик,
отвези меня туда!
Перевозчик не услышит,
не причалит, не свезёт…
Просто месяц, чуть колышась,
лёгкой лодочкой плывёт.
Все бы реки, все бы глуби
ты бы вплавь переплыла!
Лишь тому бы
эти губы
ты навеки отдала!
Что ж так горько их кусаешь,
коль давно не держит стыд?
Всё простит тебе Исаич,
лишь измены не простит!
Никуда тебе не деться!
Левый берег – он не твой!
Лучше б в девках засидеться!
Лучше б в омут головой!
Не страшна тебе расплата,
да удерживает то,
что в тебе
стучится свято
безвиновное дитё.
Ни надежд уже, ни права…
Ты домой идёшь с реки.
Он на левом,
ты на правом –
две беды и две тоски!
Как тут быть – сама не знаешь.
Вот и пой, как в старину:
– Не ходите, девки, замуж
на чужую сторону!
В принципе, «Белый бакен» не выходит за рамки либеральных игр шестидесятников в стиле «Я вроде про Ленина, а на самом деле…» Вознесенский пишет стихотворение про уход Льва Толстого из Ясной Поляны, а двадцать лет спустя (когда уже не только самому не страшно, но и другим неинтересно) объявляет, что это он про Пастернака. Евтушенко воспевает могилу Луговского, а двадцать лет спустя, доказывает, что он тоже про Пастернака.
Не будь в «Белом бакене» метки «Исаич» никто бы на стишок внимания не обратил.
Для меня вообще остается открытым вопрос: ожидал ли Маркин большого шума, просто передавал привет Исаичу, или даже о Солженицыне не думал? Замечу только, что неизвестны отказы автора от трактовки стихотворения, которое ему все придали.
Реакция последовала незамедлительно. В декабре того же года рязанские писатели под руководством выздоровевшего Эрнста Сафонова исключили Маркина из своих рядов. Правда, о Солженицыне никто лицемерно не заикался. Формально поэт погорел «за утрату членского билета и антиобщественное поведение». А через полтора года, в сентябре 1973, его положили в ЛТП.
Маркин был измордован настолько, что даже боялся обратиться за помощью к своим принципиальным друзьям, - московским эстрадникам. Не было гарантий, что благодаря их заступничеству его имя опять не начнут склонять зарубежные радиостанции. «Что мне тогда делать? – вопрошал Маркин – К каким тюрьмам готовиться?»
В ЛТП он провел полтора года.
Написав там стихи, где будни ЛТП не отличить от лагерных поверок, отчего и возникла легенда, будто Маркин сидел в тюрьме.
фото с сайта p-library.rzn.muzkult.ru
Из ЛТП вышел тридцатишестилетний старик, перенесший два инфаркта.
Так долго ожидаемая квартира сгорела и требовала ремонта. Маркин вернулся в родную деревню Клетино, ту самую, где бегал мальчишкой и куда приезжал победительным юнцом. Трудился художником-оформителем в местном клубе.
Пожалуй, в этот момент власти натешились. У Маркина вдруг пропустили книгу в московском издательстве «Современник». Но спасти его уже ничего не могло.
В 41 год поэт скончался.
В Рязани его чтут, проводя «Праздники поэзии Евгения Маркина», фестиваль «Маркинская осень», назвали его именем одну из улиц.
Еще бы «Избранное» издать, да потолще.
Комментарии (0)