В конце семидесятых годов прошлого века наша семья жила в маленьком поселке в Молдавской ССР. Однажды папа, который водил рефрижераторы, принес домой щенка. Сказал, что подобрал на обочине, видимо, кто-то выбросил собачку из машины.
Я, восьмилетняя козявка, разумеется, пришла в неописуемый восторг! Господи, какой же он был хорошенький — меховой шар на коротких мощных лапах и два глаза-бусинки.
Я тискала щенка, пока он не начинал отбиваться и поскуливать, тогда папа отбирал у меня Марата, объяснял, что он совсем еще ребенок, потому ему нужен покой и полноценный сон. Это папа придумал назвать щенка Маратом. Почему именно Маратом — не знаю. Еще папа говорил, что Марат непременно вырастет волкодавом — огромным псом, настоящим защитником и охранником.
Волкодава из Марата, правда, не получилось, но вымахал пес изрядно. Уже через год в этом пушистом увальне невозможно было узнать пискливого комочка, которого папа притащил домой.
Мы очень дружили с Маратом. Папа часто уходил в рейсы, мама с утра до ночи была в школе, я же возвращалась с занятий, отвязывала пса, и мы мчались с ним то в поле, то на речку — купались, носились как угорелые. Марат меня очень любил, но больше всех любил, конечно, папу. Если я была для Марата ровней, подружкой, то папу он почитал как вожака. Пес всегда ждал папиного возвращения, наверняка знал, когда папа приедет.
Никаких мобильных тогда не было, потому папа не мог сообщить, когда будет дома, но мама всякий раз начинала собирать на стол, когда Марат, вдруг бросив со мной играть, замирал у калитки, неотрывно глядя на дорогу. Это был верный признак того, что через несколько часов на нашу узкую улицу, поднимая облака пыли, въедет огромный папин фургон, скрипнет тормозами и остановится подле палисадника.
В ту же секунду Марат бросался к водительской двери и замирал у подножки, с плохо сдерживаемым восторгом ожидая, когда появится хозяин. А уж когда хозяин появлялся, собака не могла уняться. Марат облизывал папу с ног до головы и успокаивался лишь тогда, когда из дома с ведром теплой воды выходила мама и папа принимался умываться.
В тот день Марат не находил себе места с самого утра. Слонялся (именно слонялся) по двору, время от времени ложился в тени слив, потом вдруг срывался с места, бежал к воротам, тревожно глядел на дорогу, но, не дождавшись знакомого урчания грузовика, тяжко, почти по-человечески, вздыхал и плелся обратно под сливы. К вечеру он просто был уже сам не свой. Ни на меня, ни на маму не обращал никакого внимания, метался от слив к калитке и громко выл. Мы не могли понять, что происходит, мама даже предположила, что Марат захворал. Но он не захворал, он просто чуял беду.
Уже почти в ночи на мотоцикле приехал участковый, а с ним — толстый дядька, директор папиной автоколонны. Они долго мялись, просили увести меня, но я не ушла. В конце концов толстый дядька сказал, что под Тирасполем произошла страшная авария — папина фура перевернулась, папа погиб.
Стали мы жить втроем — я, мама и Марат. Мама теперь все дни напролет проводила в школе — дома находиться не могла. Я понимала ее и не осуждала — здесь все напоминало об отце, все было сделано его руками: он сажал наши сливы, он заботился о винограднике, он разбил клумбы, он построил беседку. Мы с Маратом больше не бегали и не бесились. Пес страшно тосковал — отощал, некогда густая шерсть лезла клоками, а в глазах стояло огромное-огромное горе.
Мы с Маратом ходили на кладбище почти каждый день — приносили папе цветы и сидели возле могильного холмика, пока не начинало смеркаться. Так прошло два года, а на третий мама привела к нам Петра… Сказала, что они с Петром любят друг друга, и он будет у нас теперь жить. Петр неплохо относился ко мне, покупал кукол и конфеты, но я его сторонилась. Мама говорила, что Петра обижает то, что я не хочу называть его папой. А как я могла называть Петра папой, когда мой настоящий и самый родной папа лежал на кладбище и я каждый день ходила к нему на могилу? Марат тоже не признавал Петра за своего, более того — презирал. Если кашу или суп Марату в миску наливал Петр, собака к еде не прикасалась. Петр дулся, мама нервничала, а мы с Маратом держались друг друга. «Спелись» — так говорила про нас с Маратом мама.
Дальше дела пошли совсем скверно — Петр завел кур. Мама не возражала, говорила, что куры — семейное подспорье. Какое еще подспорье, если они разорили все устроенные папой клумбы… Марат терпел этих наглых оккупантов месяц или два, а потом не выдержал — придушил парочку. Что тут было! Петр впал в бешенство. Но самое страшное — мама приняла его сторону. Вдвоем они решили Марата прогнать.
Я плакала, говорила, что уйду вместе с собакой, но меня никто не слушал. Да и что я могла в свои неполные одиннадцать лет? Марата вышвырнули за ворота. Он сразу все понял и не просился назад — гордо пошел прочь, пошел куда глаза глядят. Лишь один раз обернулся. Вроде как интересовался — я с ним или нет?
Я осталась с мамой и с Петром… Ну как я могла оставить маму? Тем более она ждала ребенка…
Марат простил мне мое малодушие. Каждый раз, когда мы встречались в поселке, он приветливо вилял хвостом, но угощения из моих рук теперь не брал. Жил он тяжело, голодно. Добрые люди подкармливали пса, но подаяниями сыт не будешь — Марат совсем отощал.
Иногда, как и прежде, мы ходили с ним к папе на могилу, но и на кладбище пес старался держаться от меня поодаль — дескать, я тебя, Аня, конечно, не осуждаю, но былой дружбы меж нами теперь быть не может. Палисадник же наш Марат обходил стороной. Мне кажется, он даже по нашей улице не ходил — то ли из гордости, то ли чтобы не мучиться воспоминаниями о былых счастливых днях.
Но однажды пес все же появился у нас во дворе. Откуда он взялся — ума не приложу, как из-под земли выскочил. Был августовский вечер. Петр возился в загоне со своими курами, мы с мамой под сливами купали в корыте маленького Андрейку — моего брата. Искупали, мама завернула малыша в полотенце и понесла домой — кормить и укладывать спать.
Тут-то на пороге и оказался Марат. Выглядел он жутко -шерсть висела клочьями, тощие бока в репьях, глаза слезились. Но он явно не побираться пришел, не каяться и не назад проситься. Увидев приближающуюся маму с ребенком на руках, лежавший на ступенях пес поднялся, страшно оскалил клыки и зарычал. Ей-богу, я прежде никогда не слышала, чтобы Марат рычал на кого-то из своих. Мама испуганно замерла на месте, а я постаралась утихомирить собаку: «Марат, Маратик. Здравствуй, милый… Позволь нам пройти, пожалуйста, малышу надо кушать и спать».
Я попыталась погладить его, но он рявкнул и едва не тяпнул меня за пальцы. Я вскрикнула, на шум прибежал Петр с палкой в руках. Палка не произвела на Марата никакого впечатления — он сидел, щерился и рычал все громче и громче. «Пошел отсюда, псина!» -Петр замахнулся на Марата палкой.
Мне показалось, что он хочет кинуть ее собаке в голову, и я повисла у Петра на руках: «Не смейте!»
В этот момент земля вздрогнула. Внутри дома что-то треснуло и ухнуло, в рамах посыпались стекла. Дом накренился так, что с петель сорвало входную дверь — Марат едва успел отскочить.
Пришедшее из Румынии землетрясение наделало тогда немало бед. Наш дом пришлось долго восстанавливать. Но это не беда. Беда произошла бы, войди мама с Андрейкой в дом. От подземного толчка треснули стены, рухнули потолочные перекрытия, одна из балок раздавила кроватку малыша.
Когда вызванная землетрясением суматоха немного улеглась, я бросилась искать Марата. Мама и Петр были готовы взять пса обратно -в конце концов, он спас нашу семью от страшного горя. Но Марата нигде не было — как под землю провалился. Исполнил последний свой долг перед семейством горячо любимого хозяина и исчез.
Я больше никогда его не встречала, никто из поселковых тоже собаку не видел. Спасибо тебе, Марат! Я каждый день вспоминаю о тебе и своего пса, который очень на тебя похож, тоже назвала Маратом — в память о тебе.
Анна СКРЫННИК, г. Симферополь
published on according to the materials
Запись взята с сайта .
Комментарии (0)