Еще одним концептуальным высказыванием Леонида Филатова ( ) стал фильм «Избранные», снятый в 1982 году Сергеем Соловьевым ( ).
Делалась эта картина в кооперации с Колумбией, по книжке экс-президента страны Лопеса Микельсена. В главной роли Соловьев видел Кайдановского, но того власти из страны не выпустили. Всплыла кандидатура Филатова.
По выходу фильма зритель высмотрел в картине равнозначность Колумбии времен Второй Мировой и СССР брежневского периода.
Почему?
Действие «Избранных» происходит в канун краха Рейха, в 1945. Немецкий господин, известный зрителям только по инициалам Б. К., заперся в большом доме не желая иметь с делами Рейха ничего общего. Ненависть свою он вербально декларирует и даже завел попугая, который посылает непрошеных визитеров фашистского толка в задницу. Основная линия Б. К. вечное нытье: «Как когда-то жить хотелось, просто жить, честно и чисто, по человечески. Живу отшельником, нет сил смотреть на то, что происходит вокруг».
Основной конфликт интеллигента в тоталитарном государстве разворачивается в моменте перехода внутренних конфликтов во внешние. Именно в данном моменте решается кто ты - Мастер или Шариков. Хорошо бравировать честностью и порядочностью, пока тебя не трогают, не покупают, не замечают, не хотят. Но вот захотели, и стоит перед Б. К. бывший однокашник, залетевший в высокие сферы, предлагая выбор: застенок или эмиграция. Уехать из Германии сложно, но если подписать бумажку о сотрудничестве с Рейхом, - лети с приветом, а ответ мы потребуем позже, а, может, и не потребуем. В любом случае, застенок вот он, рядом, а за подпись, как пел Галич, платить придется потом, а, может (вечная надежда продающегося не за понюх табаку интеллигента), и не придется.
Б. К. подписывает соглашение о сотрудничестве и вместо каменного мешка тюрьмы попадает в колумбийский рай, к брату, который сохранил вовремя выведенное из Германии состояние. Подписанный же акт выглядит игрулькой, поскольку Рейх от Б. К. ничего не требует. Герой не сдает чужие секреты, не следит за товарищами, не пишет отчеты в центр. Просто все его слова о чести и ненависти к фашистскому режиму обесцениваются.
От других героев, сотрудничающих с нацистами («Братья Лаутензак» Фейхтвангера, «Мефисто» Клауса Манна) Б. К. отличается отсутствием рефлексии по поводу предательства. Он даже не понял, что произошло.
В чем смыкается Б. К. с интеллигентом брежневского толка? Современники картины проводили незамысловатую аллюзию Рейх = КГБ.
Вопрос сотрудничества советского интеллигента с КГБ в силу закрытости архивов до сих пор не изучен. Сие по-прежнему область мифа, где у страха глаза велики. Удивляет, однако, следующее, - сколь много значений придавала диссидентская среда поиску стукачей, и сколь мгновенно данный вопрос перестал быть актуальным. Ну, обвинил Коржаков Евгения Киселева в сотрудничестве. Обмолвился Байгушев, что Евтушенко получал в комитете зарплату ( ). Дружил Юлиан Семенов с Андроповым Юрием ( ). Поведал Михаил Козаков о том как его завербовали ( ). Все это неактуальная повестка.
Но в 1980-ые вопрос продажи интеллигента властям был жгучим донельзя. Решался он категоричным, не допускающим вариантов, ответом, - это продажа дьяволу и расплата неминуема утратой дарования. Хотя в реальности дело обстояло прямо наоборот. «Продавшийся» получал невиданные преференции - выезд за границу (Евтушенко); доступ к закрытым архивам (Семенов); постановки, какие хочешь (Козаков). То бишь, в данном случае мы имеем дело с разницей между реальным положением дел и культурной трактовкой события. Но культурная трактовка показательна.
Забредя в круг «Избранных» (ох, не зря, не зря столь иронично назвал роман экс-президент, а Соловьев название оставил), Б. К. ведет разухабистую жизнь, далекую от интеллектуальных сентенций. Он заводит сразу два полярных романа — с великосветской шлюшкой и полуграмотной матерью-одиночкой; пьет; начинает чувствовать нехватку денег. Здесь возникает еще одна тема продажи, только уже не дышащему на ладан, но все еще сильному, Рейху, а телу, которое медленно подтачивает дух. Культурная трактовка впрямую выводила тлетворную жизнь из предательства (пьет, что бы совесть заглушить), однако, это совсем не случай Б. К. Еще раз, - у него нет рефлексии по поводу предательства, он лишь будет себя жалеть, когда его разоблачат.
Параллели с интеллигентом брежневской поры виднее некуда. Мы уже неоднократно говорили, что застой стал временем плотского торжества ( ). Оно и понятно, - ни одна государственная скрепа больше не работала и частная жизнь начала рулить с полной силой. Если при Сталине интеллигенция выживала, при Хрущеве жила, то при Брежневе начала заживаться, сиречь, деградировать. Нехватка пресловутой свободы оборачивалась бравированием свободой, сводящейся к вольному поведению в стиле «сверхчеловека» Ницше. Громадное значение приобрели романчики на стороне и водочные посиделки. Оголтело костерящий власть за вранье, интеллигент сам все более во вранье утопал, скрывая от семьи романы, утаивая на кутежи зарплату. Хуже всего, бытовое разложение (иначе не скажешь) сопровождалось высокими сентенциями о свободе, совести, морали, et cetera.
Вот и герой Филатова, собираясь, наконец, потрахаться с великосветской шлюшкой, которая отдалась ему за подаренную лошадь (о лошади чуть ниже), пускается в размышления о первом своем браке, приравнивая неудачный роман к невесть чему высокому: «И мой развод знаменовал первую мою победу против буржуазных традиций... Все мое поведение диктовал мятеж, мятеж против рутины, против пуританизма».
Намереваясь сунуть — вынуть герой все равно старается продемонстрировать мятущуюся душу, ложно сложную натуру, признаваясь «я люблю совсем другую женщину», и получая ответ: «Что ты лепечешь, глупыш?»
«Глупыш», однако, это нечто безопасное. А вот «Умник»…
Одна из черт интеллигенции брежневской поры, - надменное противопоставление себя не только государству, народу. Установка «Я» на котурны вела к расширению моральных рамок до ∞.
Это и показал Филатов в «Избранных».
Б. К. не хватает денег на лошадь для любовницы. Значит, надо забрать свою часть из бизнеса брата, толкая того к разорению («Я не потерплю чтобы моим состоянием распоряжался кто-то помимо меня»).
Друг и товарищ из американского посольства воспылал страстью к матери — одиночке, той самой совсем другой женщине, которую любит Б. К. Разговор о ней идет словно о лошади («Подари!»). Сперва мысль отдать свою любовь на поругание кажется Б. К. дикой, но прижмет и валяться любви на полу, извиваясь под чужим телом.
Тебя шантажируют? Убей. И Б. К. убивает (речь о человеке, который, было дело, разевал рот, чтобы сказать: «Никогда не целься в живое, потому что оно живое»)
И весь этот лажовый джаз сопровождается размышлениями, письмами к Богу, белыми костюмчиками, приличным видком.
Но кого ты хотел удивить, если твою сущность разглядит даже случайный человек, вынося приговор: «Я долго думал о вас и все таки понял, что думать тут не о чем, вы обыкновенная мразь. Потому что вы никогда никого не любили, только самого себя, самого себя, самого себя! Паразит! Обыкновенный гнусный паразит!»
И ты будешь убит ребенком той самой женщины, которую подложил под своего собрата паразита. И отчалишь отнюдь не в рай, где обретают успокоение от тягот земных.
Куда?
А об этом говорит сопровождающий твою смерть крик попугая: «Пошел в задницу!»
Комментарии (0)