Олесь Кромпляс снимал в самых горячих точках зоны АТО, в частности там, куда не организовывает поездки армейская пресс-служба. Его фото из Авдеевской промзоны недавно демонстрировались в Музее истории Киева и скоро отправятся в выставочный тур по Европе. Ирина Скляр расспросила Олеся, зачем он снимает войну и каково это — быть солдатом и фотографом одновременно.
Олесь Кромпляс
33 года
Родился в Полтавской области, живет в Киеве. Окончил Национальный авиационный университет, с 2008 года занимается фотографией. В 2014-м вступил в ряды добровольческого батальона «Азов» и принимал участие в штурме Мариуполя, обороне Донецкого аэропорта, операциях под Иловайском, воевал в Широкино и Дебальцево. В ноябре 2016 года снимал в Авдеевской промзоне, фотографии из которой показал на выставке PROMKA в Киеве и издал в виде фотокниги.
Раньше ты жил вполне мирной жизнью, привозил фотозарисовки из путешествий. Как в итоге оказался в Донбассе в составе добровольческого батальона?
Позвонил знакомому, прошел трехдневный тренинг под Киевом. Потом загрузил в рюкзак две камеры, двадцать старых пленок Agfa Vista и поехал. Утром был в Бердянске, вечером получил автомат, а ночью выехал на освобождение Мариуполя. В тот день многое удалось снять, но некоторые сюжеты остались только в памяти: было или слишком темно для просроченной пленки, или из-за усталости сразу не осознавал выразительность кадра.
К примеру, летнее утро, пять часов, ветер холодит вспотевшую под бронежилетом спину, наша тройка залегла в ста метрах от баррикады — мы страхуем тыл наших товарищей, которые вот-вот начнут штурмовать позиции террористов. Тишина, слышно утреннее пение птиц — как когда из ночного клуба возвращаешься под утро домой. И тут звон разбитых стекол, выстрелы, десятки сообщений по рации — утренний покой нарушен. Вдруг мимо нас вдоль по улице пробегает семейная пара: он в семейках и босой, она — в ночнушке; у каждого в руках по ребенку, завернутому в одеяло. Я сидел, открыв рот: их побег, выражения лиц я запомнил на всю жизнь. А вот снять, взять в руки висящую на груди камеру не догадался.
Каково это вообще — быть и военным, и фотографом одновременно?
Это тяжело. В буквальном смысле. Военное снаряжение вместе с фототехникой весило около двадцати килограмм. Иной раз и до двадцати пяти килограмм доходило. Что касается фототехники, то на передовой она превращается в расходный материал. Во время последней поездки, когда засвистели пули над головой, я лишние секунды стоял и думал, на какую сторону мне падать: на ту, где «Лейка» подешевле, или где камера, за которую я уже выплатил долг. Такие шутки добром не заканчиваются, нельзя жалеть железо в ущерб жизни.
Ты считаешь себя военным фотографом?
Я — военный корреспондент. И больше военный, чем корреспондент.
Во время съемки я стараюсь обходить штампы: танки в пшеничном поле, колонна бэтээров на закате, перекур на блокпосту. В этом плане помогает дороговизна пленки — лишний раз не жмешь на спуск. Ну и если постоянно находишься с бойцами, то на такие «виды» уже не реагируешь, стараешься вылавливать более незаурядные моменты. Всегда есть риск наснимать много «киношных» зарисовок и забыть о контексте. Хотя сейчас, когда у меня много выставок и я знаю, что люди будут смотреть на мои работы, я специально снимаю и общие кадры, чтобы показать зрителю целостную картину.
Освещение войны, по-твоему, влияет на ход событий? Ты сам веришь, что фотография способна что-то изменить?
Конечно — в наше-то время! Даже не самая художественная фотография. Главное — громче всех кричать в соцсетях.
У тебя включается самоцензура? Есть что-то, что ты принципиально не снимешь или не покажешь?
Я не снимаю только то, что ничего не сообщает. Если есть жесткая ситуация, которая рассказывает историю, показывает обстановку, передает атмосферу — я это сниму.
Камера — способ быть ближе и одновременно дальше: закрыв ею лицо, я будто не здесь, я отдален. Поэтому сначала снимаешь, потом сопереживаешь. Или наоборот, смотришь в объектив и думаешь: «Да нет, здесь нет ничего, жалко пленку». Спрячешь камеру — и понимаешь, что это был упущенный кадр.
Любительское фото отличается от профессионального своей предметностью. Любитель видит красоту предмета, профессионал — красоту и выразительность композиции. Делать фото трупов и подбитых танков — такое же дилетантство, как фоткать свою собачку. Такие сцены кого-то впечатляют, меня — нет. Я на это насмотрелся на три жизни вперед.
Когда случился скандал вокруг постановочных снимков Муравского, многие оправдывали фотографа: мол, для поддержания боевого духа всякие способы хороши. Ты никогда не делал постановочные фотографии?
Никогда не делал. Кроме портретов. Я их не часто снимаю, иной раз заставляю себя — люди хотят знать солдат в лицо. Еще снимаю портреты для полноты истории. Для фотоальбомов нужны перебивки, как в кино.
Какой снимок из последней серии для тебя самый значимый?
С бойцом, стоящим в двери ангара. Во-первых, этот снимок лучше всего передает сюрреалистическую атмосферу Промки. Он словно коллаж: здесь и остатки промышленного оборудования, железо, станки — все как у Тарковского в «Сталкере»; и банальный вид в окне, и кусок «звездного неба» — изрешеченные осколками двери, и наконец сам боец.
Во-вторых, своим силуэтом боец очень напоминает меня: по форме каски, фигуре, подсумкам на поясе — не отличить. Не понимаю, как так могло получиться.
В-третьих, мне ценна история снимка. Мы с бойцами находились в этом ангаре, пережидали небольшой обстрел. Пока они по одному перебегали в другое здание, я их фотографировал. Сделав этот кадр, я решил поменять пленку, и как раз в это время прозвучал приказ бежать. На новом месте обнаружилось, что отснятой пленки нет. Пришлось возвращаться и около часа переворачивать руками весь промышленный мусор в поисках пленки. На ней было много ценных кадров. Уже отчаявшись ее найти, я присел на бревна, которые видны на фото, и неожиданно обнаружил ролик. Он стоял прямо на краю бревна, аккуратно так, будто подарок.
Этот снимок лучше всего передает сюрреалистическую атмосферу Промки. Он словно коллаж: здесь и остатки промышленного оборудования, железо, станки — все как у Тарковского в «Сталкере»; и банальный вид в окне, и кусок «звездного неба» — изрешеченные осколками двери…
Но я редко пересматриваю свои работы. Из любой поездки, какой бы она ни была дорогостоящей и опасной, мне нужны два-три кадра. В условиях сегодняшнего информационного изобилия важны умеренность и способность выбирать главное. Еще в лицее меня научили не объяснять свои снимки — все, что хотел сказать художник своей работой, он уже сказал. Поэтому на моей выставке нет подписей к фото с Промки.
Как прошла выставка? Твои ожидания оправдались?
Было около четырех тысяч посетителей, и это только начало. Дальше работы поедут в Швейцарию, Германию, Великобританию, Португалию, Испанию, страны Балтии. Отпечатки большие — сто двадцать на восемьдесят сантиметров.
Также вместе с сообществом ветеранов Днепра мы отпечатаем второй комплект фотографий для выставок по Украине. Любой город сможет увидеть защитников Авдеевки, условия их жизни и боевую обстановку.
Какие еще проекты ты привез из зоны АТО?
Был проект о службе в «Азове», репортаж с моей ротации в Донецком аэропорту, материал из-под Дебальцево (к сожалению, пропал из-за неисправности камеры). Еще я снимал в Широкино, много ездил по прифронтовым городкам.
Что планируешь делать дальше, после «Промки»?
Да все то же — ездить в АТО, снимать и готовить следующий проект.
(Фото на обложке: Сергей Мартынюк.)
published on according to the materials
Запись взята с сайта .
Комментарии (0)