Невероятные приключения Митти Канта в краю шампанского

«Уж не знаю, стоило ли распинать одного, но я бы сам залез на крест и вбил бы в себя пару гвоздей, если бы знал, что так вдохновлю людей. »

Труа — милый городочек в регионе Шампань-Арденн, в 160 километрах к востоку от Парижа.

Луч солнца будто фарватер для пыли — он падает на мою кровать. Шесть утра. Во Франции все встают в шесть утра. Мне знаком запах предрассветной росы и свежего хлеба из буланжери. Но сейчас я вдыхаю общажную пыль. Новый день — новая жизнь. Я во Франции, Труа. Здесь впервые заискрилось вино. Здесь победили Аттилу-варвара, вождя гуннов. Здесь чествовали Жанну Д’арк. Здесь был закреплен статус ордена Тамплиеров. Здесь предстояло мне жить целый год. Пора знакомиться!

Турецкие штаны с пуговицами по бокам. Лососевый джемпер. Я, распустивший фибры души, качусь на встречу ветру. Вдоль набережной Сены в центр Труа. На мне ролики с барахолки за 8 у.е. и рюкзак. Подо мной гладкий, упругий асфальт. Мозг фонтанирует эндорфины, разливая по телу. Брызги фонтана, на въезде в город, окропили мое разгоряченное Я. Город приветствовал меня, радужным семицветием после грибного дождя. О, природа — ты велика, но человек тебя превзошел!

Вдоль аккуратной, булыжной набережной Сены, мимо расцветающих деревьев, меня влечет, словно маяк, белоглавая башня собора. Она подзывает меня колокольным звоном, отбивая восемь утра. Это собор Петра и Павла. В нем есть незаконченность, незавершенность, но войди в него — он не разочарует.

Я ничтожен. Я жалок. Я — лилипут в стране великанов. Я не хозяин, я раб. Громадные ворота нависают надо мной. Я вхожу в маленький дверной проем. Если это дом Господа на Земле, хотел бы я видеть его обитель на небе.

По среди нефа, между рядами колонн, я бросаю свой ничтожный взор. Готические арки вонзаются в потолок, одна за одной. Высокие потолки заставляют мысли парить в вышину, к самому небу купола. Он мерцает многообразием цветных витражей. Здесь зарождались белые воины с красным крестом — тамплиеры (фр. храмовники).

У тех людей не было интернета — они могли 15 лет напролет рисовать на стеклах и тесать камень. Их труд неоценим настолько, что глядя на него сквозь призму сегодняшней прагматичности, может показаться бессмысленным. Но, сейчас их работа будоражит душу — это рукотворный труд, за ним стоит человек. То был век великих людей. Сейчас век великих достижений.

Великие достижения не имеют лица — мы культура масс. За производством стекло-бетонного сооружения стоит машина — не мы. По отдельности мы в меньшей степени Робинзоны Крузо, чем мы были столетия назад. Тогда, посмотрев на эти анфилады, колоннады, нефы можем ли мы сказать: Туда ли идем? Будут ли наши творения восхишать, будоражить сознание потомков или будут немы? Может ли культура комфорта создать то, чем можно вот так, проходя, восхищаться?

Я шагаю по булыжной мостовой мимо множество баров и миниатюрных кафе. Они заполнены. Французы запивают будний день кофе и заедают круассаном. Любопытные взгляды шарят на меня, точнее на мой разбухший от роликов рюкзак. Я плутаю по старинным улочкам Труа. В окружении сказочных домов с фахверками, распростерший руки, касаюсь обоих сторон — так узки эти улицы, здания смыкаются над головой. И темно. В конце виден лишь силуэт прохожего, идущего на встречу. Нам бы с ним разминуться.
Господин, вы потерялись? Прячетесь? Вы гугенот или купец может какой?
Я не понимаю — отвечает он мне по-французски.

Французы никогда не понимают, если ты говоришь с ними не по-французски. Спросите ли вы у них по-английски или на другом языке, они будут отвечать тебе на французском. Только его жесты будут понятны тебе. Француз чувствует себя, как неподготовленный студент на экзамене. Он робеет, краснеет, что-то лепечет. Все норовит куда-то подсмотреть. Но все же очень хочет и пытается ответить.

На главной площади Маршал Фош струятся фонтаны и людская жизнь. Дети играют, крутится карусель. Над всем этим с фасада мэрии Меневра отмеривает свободу, равенство, братство или смерть.

Неподалеку базилика Сен-Жан дю Марше. Она текуча, как перевернутый сталактит. Зайдя, я не обнаружил ничего интересного. Стоит остаться снаружи, смотреть как к небу стекает скала, выточенная в тысячи миниатюрных деталей. Охладить себя пресной водой из водоема с краю небольшой площади, напротив входа в церковь. Уж не знаю, стоило ли распинать одного, но я бы сам залез на крест и вбил бы в себя пару гвоздей, если бы знал, что так вдохновлю людей.

Между центральной торговой улицей Эмиль Золя и кошачьими улочками протянулась другая, не менее древняя церковь. Светлая, на вид ничем не примечательная. У входа, ветвистое дерево вплетается в атмосферу, чистую будто помыслы монаха.

Мысль о светлом сбивают только две французские студенточки, в юбочках воблипку, с ярко-красной помадой на губах. Одна, улыбаясь глазами, смущенно отвернула взгляд карих глаз, обращенный видимо на меня…

Я вошел в церковь. Ко мне на встречу подошла приятная, молодая старушка и прощебетала по-французски:

Quel votre origine?

Russe — ответил я.

Сунув мне бумажку на русском с описанием истории церкви, она медленно отошла в сторонку. А я побрел, рассматривая каждый уголок, читая бумажку, думая о красных напомаженных губках француженки.

Меня удивляла длина (60 метров) церкви с её низким потолком и искривленным влево фасадом — часть была достроена позже. Я не мало видел церквей, но таких витражей… ясные окна в мягких серых тонах, преломляют божественный свет, заставляют отбросить грешные помыслы о французских юбочках в облипку. Чистым разумом я смотрю на распятие Христа, Крещение Иоанна и другие библейские сюжеты. Рисунки заигрывают со мной дневным светом.

Колокола, звонкими раскатами звучавшие в ушах жителей старинного городка, мерно покоятся под вековой пылью. «…ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе» — пролетает в моей голове фраза Хемингуэя (да, я читал). Правда колокол уже не звонит.

Пожалуй, и весь мой рассказ о городе Труа, но что хочется отметить… лишь то, что помыслы мои чистыми были не долго. Катясь в обратном направление домой, по гладкой булыжной мостовой торговой улицы Эмиля Золя, я повстречал все ту же француженку с красной помадой на губах, теперь она была одна… ее звали Амандин…