Мифы города на Неве

МИФЫ ГОРОДА НА НЕВЕ

Для многих жителей России (и не только России) Санкт-Петербург — воплощенный миф, религия, выстроенная на болотах. Про особенную атмосферу питерских «колодцев», легендарный ветер с Финского или величественность Невы вам может рассказать любой, ни разу не побывавший в Санкт-Петербурге.

Когда приезжаешь сюда впервые, то поневоле начинаешь вплетать в мифотворчество любые подходящие приметы: если пойдет дождь — будет по-питерски, если солнце спряталось — волны Невы станут свинцовыми, если увидишь всадника — вспомнишь про Петра творенье, если зайдешь во двор — увидишь кусочек неба над головой, а если встретишь человека с гитарой — значит, Цой жив. Российская глубинка экспортирует в Питер приметы в неперевариваемых объемах; многие гибнут, задыхаясь под гнетом свежих поступлений, но некоторые из них приживаются, формируя очередной том библии Санкт-Петербурга. Считать ли упущением или везением то, что до сих пор живы наблюдения, имеющие естественное происхождение, не очень понятно, но есть и такие: если белые ночи — наступило лето, если вскрылась Нева — пришла весна.

Неизвестно, когда именно, но прижилось еще одно весьма нездоровое поветрие: если написать на темнеющем невском льду имя возлюбленной, то она испортит своим постоянным присутствием всю оставшуюся жизнь, требуя называть мамой малознакомую женщину с подозрительным северным прищуром.

Есть отдельный миф, посвященный Кунсткамере: будто бы это самый скучный музей в мире. Наверняка он был рожден в тайной лаборатории ненависти, разжигания и мракобесия. Если бы это было не так, миф не пережил бы первых десяти посетителей. У меня с этим музеем тоже была связана персональная легенда: проникнуть в Кунсткамеру может только тот, кто совсем туда не хочет.

С малых лет я грезил именно Кунсткамерой. Этот музей казался чем-то очень далеким от нашей великой советской страны: уроды, аномалии, редкости и диковины — такого в краеведческих не показывали. Родителей тянуло в Эрмитаж и Русский, а я настаивал на ВМФ, Артиллерии и Кунсткамере. В военные музеи меня сводил папа, в Кунсткамеру не собирался идти никто: мама по причине развитой впечатлительности, папа же один раз по глупости туда сходил и уяснил для себя накрепко, что лучше заниматься радиохимией, чем патологией. Я страдал, изредка подпевая Малышу: «Вот так и проживешь всю жизнь один, без Кунсткамеры». Несколько раз мы проходили мимо нее, но в таких случаях непременно либо было слишком холодно (и надо было бежать греться в кафе, потому что в музеях это сделать невозможно), либо слишком поздно (и надо было бежать в любую сторону от, потому что нет ничего хуже, чем приходить в музей поздно).

Лет в 12-13 у меня появился реальный шанс. Отцы-ученые, отправляясь на конференцию (где-то на Пионерской улице, если не ошибаюсь), решили загрузить своих отроков в какое-нибудь увеселительное заведение, дабы те провели четыре часа до обеда, не отвлекая секретных физиков от выступлений докладчика. Мой напарник (сын папиного начальника) был на год старше и лет на пять мудрее. Он дернул меня за рукав и угрожающе зашептал: «Сейчас у тебя будут спрашивать, куда ты хочешь пойти, потому что ты — младший. Отвечай, что в кино или цирк». Кулак юного интеллектуала ткнул меня в бок. Буквально через минуту два будущих лауреата Госпремии обратились ко мне именно с этим вопросом. Если честно, то в кино идти не хотелось совсем (если вы помните репертуар советских кинотеатров, то поймете меня). Цирк — это уже лучше: акробатки знают, какие позы способны разжечь детское любопытство. На самом деле я бы хотел пойти в стрип-бар, но вовремя сообразил, что в Ленинграде есть только одно похожее заведение — мюзик-холл. И напоминать о его существовании папам не стоит, дабы нас, малолетних ценителей эстрадного искусства, не заперли на весь вечер в гостиничном номере. Мысль совершила молниеносное турне по маршруту Танцы-Канкан-Стриптиз-Баня-Патология, и я ляпнул: «В Кунсткамеру!» Если бы наиболее выразительные взгляды могли материализоваться, то я бы сейчас не колотил по клавиатуре, а болтался бы заспиртованным в стеклянной банке, благодаря паре глаз мальчика, который на год старше меня.

Папы даже обрадовались такому выбору. Мой подумал: «Ура! Две проблемы решаются по цене одной. И самое главное — не надо идти самому». Начальник про своего сынка подумал: «Надеюсь, мороженое после увиденного просить неделю не будет». Бодренько доведя нас до музея, родители вручили деньги на билеты старшему и отправились на конференцию в здание с буфетом и коньяком.

Очередь вилась толстой и короткой змеей, которую убил и растянул на операционном столе таксидермист. Двигалась она так же быстро. В неловком молчании пролетели полчаса, а заветная дверь была по-прежнему далеко. «Я сейчас вернусь», — доложил я старшему и рванул за угол к Центральному военно-морскому музею, купить в ларьке какой-нибудь значок (на шлюх 50 копеек не хватило бы, конечно, но значок купить было можно). Солнце еще не зашло, а я уже подробно изучал то место очереди, где мы когда-то стояли. Разумеется, никто меня ждать не собирался. В руках были значок, пять копеек сдачи и карта Ленинграда, на которой крестом был отмечен пиратский клад (йо-хо-хо и 100 граммов коньяка). В общем, оставшееся на экскурсию время я потратил на изучение улиц города Ленина, а встречу с Кунсткамерой отложил на следующий раз.

Каждый следующий раз, когда получалось приехать в Питер, обходился без Кунсткамеры. Чаще всего меня просто водили за руку: сначала родители, потом девушки, потом друзья, потом друзья друзей. И только сейчас… А мне уже не хотелось ни в какую Кунсткамеру. Но пошел. В этот раз обошлось без очереди и прочих препятствий, но судьба все равно глумливо похихикала, закрыв на ремонт нижнюю часть музея — как раз те территории, где хранятся пресловутые уродства и патологии. Осталась только этнография.

Обсерватория и Готторпский глобус оказались недоступны по той же причине. Пришлось довольствоваться залом Ломоносова. Значит ли это, что и в следующий раз вместо мюзик-холла придется идти в Кунсткамеру?

И знаете, я бы не отказался. Правда, музей далеко не всегда был настолько популярным, чтобы маленьким мальчикам приходилось стоять в долгой очереди. Поначалу Кунсткамера вообще была личной прихотью и собственной коллекцией Петра I и носила название «Государев кабинет». Но каждого коллекционера рано или поздно начинает разъедать неудержимое желание похвастаться накопленным перед остальными. Воистину, тщеславие — мой любимый из грехов. Петр Алексеевич поначалу начал таскать в свой кабинет каждого пришлого высокопоставленного гостя, но вскоре вежливых восторгов от придворных вельмож и заезжих коллег ему стало мало.

Летом 1718 года старший сын Петра Алёша был обвинен в государственной измене и приговорен к смертной казни. Но Алёша был малым изворотливым и нагло отдал концы в Петропавловке, не дожидаясь исполнения приговора. Разумеется, заговоры в одиночку не ведутся, поэтому по «делу Алексея Петровича» прошла целая группа в той или иной степени высокопоставленных лоботрясов, вся вина которых заключалась лишь в том, что они не признавали Крым русской территорией. Среди прочих под колесо влетел и Александр Васильевич Кикин. Мужиком он был толковым, даром, что дворянин. С ранних лет находился возле молодого Петра, ездил обучаться в Голландию, а потом занимался петровским флотом. Но после того, как в 1715 году был обвинен во взяточничестве, обиделся на несправедливую власть и стал оппозиционером со всеми вытекающими последствиями. Не зря здесь упомянуто колесо, потому что закончил свой жизненный путь Кикин 17 марта 1718 года именно колесованием (разумеется, за участие в заговоре Алексея Петровича). Кикин отбыл, а его дом остался. Это сейчас модно говорить о том, что дома террористов и предателей (по примеру вражеских продуктов питания) надо сравнивать с землей, а в то время добром дорожили, поэтому дом Кикина конфисковали. И вот именно в него Петр Великий перетащил всё барахло из своего кабинета с редкостями, устроив один из первых музеев в России.

Каково же было разочарование русского царя, когда выяснилось, что бордели и кабаки пользуются в народе куда большей популярностью, чем храм естествознания. Но Петр не был бы Великим, если бы не придумал, что делать с такой бедой. Каждому посетителю стали «подавать». Если высокий чин — венгерское и фрукты, кому попроще — рюмка водки и «цукерброт». И вот тут-то проявилась невиданная тяга народа русского к наукам и естествознаниям. Единственно недовольными остались жены любопытствующих, т.к. наиболее пытливые умы умудрялись посещать музей по двадцать раз на дню, насыщаясь впечатлениями от редкостей настолько плотно, что сами становились похожими на экспонаты.

Со временем надобность в рекламных затратах (а выделялось на угощения 400 рублей серебром в год, что было очень большой суммой) отпала, народ потянулся без дополнительных стимуляторов.

Конечно, щенячьего восторга эскимосы, индейцы и шаманы уже не вызывают, но стойкий интерес поддерживается на всей территории Кунсткамеры. У каждого возраста свои интересы. И если мальчишки с азартом разглядывают оружие, боевые наряды (отдельный ажиотаж у младых экскурсантов вызывают фигуры девушек с оголенной грудью) и макеты, то взрослые посетители больше читают. В общем, есть что посмотреть и почитать. И даже найдутся поводы для веселья, пусть и мифологические.

Мифология в Санкт-Петербурге не зависит от времени года и для каждого сезона найдет свою яркую страницу. Скорее всего, вам доводилось слышать о здоровом просоленном ветре с Финского залива. Нет уверенности, что это круглогодичное заблуждение, но весной насладиться прохладой и влагой ветра не получится, потому что через 100 метров восторженной прогулки по набережной Малой Невы ваша носоглотка будет забита пылью так же надежно, как московское метро пассажирами в час пик. Гулять по улицам города в это время года можно либо глядя на окружающих через круглые стекла противогаза, либо постоянно прикладываясь к бутылке с водой, чтобы смывать слой пыли, налипшей на слизистую, дальше в пищевод. И это, заметьте, в экспериментальный год, когда зимой на лед не сыпали песок и экскременты.

Малая Нева, кстати, вскрывается заметно позже «большой» сестры. И это не миф.

Специально для создания речного паритета и видимости гармонии мира на лед Малой Невы регулярно выгоняют военных и спортсменов, дают им в руки ледорубы и заставляют «вскрывать» реку по всей длине русла. Есть здесь и дополнительная выгода: интенсивная физическая подготовка. К сожалению, футболистов сборной России на этот раз освободили от почетной обязанности. Результат известен всем.

Говорят, что если у ангелов трубы направлены вверх, то они возвещают благую весть, а если опущены вниз, то предвещают невзгоды, трудности и общую погибель (вроде как ангелы апокалипсиса трубят). С таким подходом согласны не все, высказывая мнение, что поднятые вверх трубы означают всего лишь навсего боевой клич, а опущенные — мирное музло. И первые и вторые грубо ошибаются, поддавшись обаянию религиозных примет. К погибели, как и к воинственным кличам куда больше подходит не труба, а меч (в первом случае — опущен, во втором — поднят). Дело обстоит куда проще: всё зависит от того, пьют ли они божью росу с Небес (и тогда направленная вверх труба становится воронкой), либо сосут из народа соки (в этом случае труба выполняет функции коктейльной соломки). Глядя на обычный питерский флюгер, понимаешь, что есть еще и третья версия. Русалки — они же не ангелы, правда? И трубы им, как бы, не очень нужны. Но всем известно, что русалки — большие хулиганки. Вот вам и еще одно применение трубы — плевательная трубка.

И да, вы все правильно разглядели: возле русалки виден шпиль Петропавловского собора. Но рассказывать о Петропавловской крепости — это как студентам алфавит преподавать.

Петропавловка — дама строгая, военная. Здесь даже фонари похожи защитной краской и строгой формой на часовых.

Поэтому ничего удивительного, что рядом с ней расположен еще один военный музей — военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи. Вот уж где настоящая скукотища. Подозревая, что целевые посетители читать не умеют, а те немногие, что уже научились, еще не вошли во вкус, руководство музея мудро сэкономило на каталогах. Да и фиг ли здесь читать?! Заряжай и пали!

Если честно, то военной истерии в сегодняшней жизни хватает и без музеев. Даже когда-то священные числа «1941-1945» начинают вызывать тошноту. Не для того воевали наши деды, чтобы потом их потомки забавлялись этой ужасной Второй мировой. Наверняка им, вернувшимся с победой из Германии, виделось во внуках мирное счастье жизни, радостные улыбки, комсомольские значки, светлое царство коммунизма. Разве они могли представить, что всю страну поголовно завернут в военизированную упаковку и туго обтянут гвардейской лентой? Да, говорят, что в военной технике содержится мужская романтика, что орудия убийства — символы чести, доблести и отваги. Это тоже всего лишь миф. Не питерский. Пропагандистский.

Артиллерийский музей находится в Арсенале, бывшем кронверке Петропавловской крепости. Выглядит здание сурово, подстать характеру коллекции. Столь же сурово и небо над ним. Или это только кажется? Само собой, небо на весь Санкт-Петербург одно, общее, не стоит создавать лишних мифов там, где их и без того в избытке.

Изначально кронверк был деревянным строением, впоследствии поднятым на каменный фундамент. В XIX веке здесь даже пытались разбить парк для отдыхающих, но потом случилась «напряженность в мире», разрешившаяся Крымской войной, казна начала отстегивать силовикам всё большие ассигнования, и идея с парком оказалась погребена под военно-патриотической вакханалией. Город, волею царя начал укреплять оборону (хоть никто на него и не нападал), монарх даже подумывал над декретом о создании общероссийского национального фронта и национальной гвардии, но оставил его для более нервных потомков, а сам ограничился постройкой артиллерийского арсенала. Проект поручили разработать Петру Таманскому.

Надо заметить, что Петр Таманский — вовсе не питерский человек, а московский. Он вырос «на московских изогнутых улицах» среди домов, проповедующих иную от Санкт-Петербурга архитектуру (сейчас, конечно, уже не понять, каким был архитектурный облик Москвы). Его отец — известный и, по московским меркам, влиятельный архитектор — Иван Трофимович был в комиссии по постройке ХХС. На заседаниях он зычно скандалил с московским градоначальником: «Турки на этой стройке будут только через мой труп!» И оказался прав. Сын Петя был мальчиком куда более тихим, но про тихий омут нам в детстве всё рассказали бабушки. Окончив в 1826 году (ему аккурат исполнилось 20 лет) Московское Дворцовое архитектурное училище, архитектор Петр затесался в тайный политический студенческий кружок. В общем-то, ничего страшного студентики не планировали и хотели немногого: принятия конституции и отмены не соответствующей ей 282-й статьи уголовного кодекса. Но сотрудники центра «Э» усмотрели в этом попытку государственного переворота и в августе арестовали Петра и его соратников. В 1828 году Петр Иванович Таманский был приговорен к жесточайшему наказанию: ссылке в Пермь, где он и продолжил карьеру архитектора.

Закончилась история благополучно. В 1832 году по ходатайству своего авторитетного папаши Петю простили и вернули из ссылки. Некоторое время он поработал помощником архитектора, но оставаться в постылой полицейской Москве не хотелось, и в 1837 году он переехал в Санкт-Петербург, где преподавал строительное искусство (жил, кстати, в Инженерном замке, но скупить все квартиры на этаже не сумел), а параллельно стал работать по специальности. Так и доехал до проектирования здания артиллерийского арсенала, в котором воплотил некоторые московские идеи. Но лишь отчасти, потому что… Пикантная деталь: общий план здания был начертан собственной рукой Павла I, как бы в это ни было трудно поверить (тому есть документальные доказательства).

Умер Петр Иванович спокойно и тихо в 1883 году в присутствии жены и дочери. Похоронен на Никольском кладбище в Александро-Невской лавре, но могила не сохранилась, поэтому цветы полагается нести к Арсеналу. Если вас пропустит часовой, конечно.

А ведь если бы Таманский поехал учиться в Питер, то мог бы не отделаться ссылкой в Пермь, а разделить судьбу декабристов, которых порешили именно здесь. Если верить сказаниям и памятнику.

На этом, пожалуй, можно расстаться с Петропавловкой, отвесив ее шпилю прощальный поцелуй. И питерские мифы тоже оставить в стороне. До тех пор, пока они вновь не возьмут тебя за шкирку и потащат, нашептывая в ухо: «Тень Распутина на Гороховой… Масоны, тамплиеры и розенкрейцеры… Крыши Питера… Атланты… Призрак Павла I в Михайловском…»