В прошлом посте серии мы остановились на письме Достоевского, который с излишними щепетильными подробностями описал ссору с Иваном Сергеевичем, приведшую к тому, что писатели не общались десять с лишним лет ( ).
Здесь надо заметить еще один аспект – Достоевский ведь не просто так пишет это письмо, не вдохновение водит его пером, а низменный расчет. В Достоевском уже колышется если не замысел «Бесов» (Нечаев еще не свершил своих темных дел), то фигура писателя либерального направления, которую требуется раскурочить. В «Бесах» эта фигура материализуется в виде писателя Кармазинова, подыгрывающего р-р-революционной молодежи из-за жажды популярности. Кармазинов будет злой и беспардонной пародией на Тургенева. Вот в целях оправдания такого смелого шага играет Достоевский в искренность насчет «Чего не поделили?»
Достоевский работал на вечность, расставляя для прекрасного далёка выгодные для своей репутации вешки. Чем иначе объяснить, что частное письмо Майкову весьма скоро оказалось в публичной плоскости? Оно было отдано в Чертковскую библиотеку, издающую журнал «Русский архив», с просьбой не публиковать его до 1890 года. Узнавший об этом Тургенев полагал, будто письмо передал лично Достоевский и ошибся, Федор Михайлович настолько топорно не действовал (отправителем был историк Николай Барсуков, но не без ведома же Достоевского, или на худой конец Майкова, решился он на такое).
Проведав о письме, Тургенев решил высказаться. И послал директору библиотеки Павлу Бартеневу официальный документ.
«22 декабря 1867. Баден-Баден
Милостивый государь Петр Иванович!
До сведения моего дошло, что в Чертковскую библиотеку прислано на Ваше имя письмо с подписью г-на Ф. М. Достоевского и что в этом письме, которое должно явиться в свет не ранее 1890 года, изложены им мнения возмутительные и нелепые о России и русских, которые он приписывает мне. Эти мнения, составляющие будто бы мое задушевное убеждение, были высказаны мною, по уверению г-на Ф. Достоевского, в его присутствии, в Бадене, нынешним летом, во время единственного посещения, которым он меня почтил. Не говоря уже о том, насколько может быть оправдано подобное злоупотребление доверия, я вынужденным нахожусь объявить со своей стороны, что выражать свои душевные убеждения пред г. Достоевским я уже потому полагал бы неуместным, что считаю его за человека, вследствие болезненных припадков и других причин, не вполне обладающего своими умственными способностями; впрочем, это мнение разделяется многими другими лицами. Виделся я с г-м Достоевским, как уже сказано, всего один раз. Он высидел у меня не более часа и, облегчив свое сердце жестокою бранью против немцев, против меня и моей последней книги, удалился; я почти не имел времени и никакой охоты возражать ему; я, повторяю, обращался с ним как с больным. Вероятно, расстроенному его воображению представились те доводы, которые он предполагал услыхать от меня, и он написал на меня свое… донесение потомству.
Не подлежит сомнению, что в 1890 году и г-н Достоевский, и я – мы оба не будем обращать на себя внимания соотечественников; а если мы и не будем совершенно забыты, то судить о нас станут не по односторонним изветам, а по результатам целой жизни и деятельности; но я все-таки почел своей обязанностью теперь же протестовать против подобного искажения моего образа мыслей»
фото с сайта goodslike.ru
На первые главы романа «Бесы» Тургенев отреагировал с внешним спокойствием, он вообще всегда старался соблюдать европейский политес, сдерживая русскую безудержную ругань. Вот что пишет он Якову Полонскому:
«Мне сказывали, что Достоевский «вывел» меня… Что ж! Пускай забавляется. Он пришел ко мне лет 5 тому назад в Бадене – не с тем, чтобы выплатить мне деньги, которые у меня занял, а чтобы обругать меня на чем свет стоит за «Дым», который, по его мнению, подлежал сожжению от руки палача. Я слушал молча всю эту филиппику – и что же узнаю? Что будто я ему выразил всяческие преступные мнения, которые он поспешил сообщить Бартеневу. Это была бы просто-напросто клевета – если бы Достоевский не был сумасшедшим – в чем я нисколько не сомневаюсь. Быть может, ему это всё померещилось. Но, боже мой, какие мелкие дрязги!»
«Бесы» печатались в «Русском вестнике» кусками на протяжении двух лет, и постепенно перед Тургеневым открывался весь грандиозный замысел Достоевского по его дискредитации. В письме к М. Милютиной он удивляется:
«Д. позволил себе нечто худшее, чем пародию «Призраков»; в тех же «Бесах» он представил меня под именем Кармазинова тайно сочувствующим нечаевской партии. Странно только то, что он выбрал для пародии единственную повесть, помещенную мною в издаваемом им журнале «Эпоха», повесть, за которую он осыпал меня благодарственными и похвальными письмами« -
Отомстил Тургенев Достоевскому своеобразно, правда, Федор Михайлович, ведомый сложным характером, сам подставился. Среди прочих рассказал об их очередной непростой встрече Николай Минский.
«Тургенев понизил голос и заговорил несколько торжественным тоном:
— Жил я, — начал он, — в Петербурге, в гостинице. Однажды утром входит ко мне Достоевский в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, и, не глядя на меня, начинает как бы читать наизусть заученный рассказ: «Вам известно, — говорит он, — что в «Дневнике писателя» я вел кампанию против одной портнихи, мучившей свою малолетнюю ученицу. Я добился того, что ученица была отпущена на волю. Я подобрал девочку — и растлил ее. Долго я не знал, как наказать себя за этот гнусный поступок, и наконец придумал следующую кару: пойду я к человеку, самому для меня ненавистному на свете, — тут Достоевский поднял глаза на меня, — и откровенно расскажу ему про этот случай. Вот почему я пришел к вам». Сказав это, Достоевский поднялся и, не прощаясь, вышел из комнаты».
Этот случай приобрел черты литературного анекдота, существует несколько его версий, в одной из которых Достоевский признается Тургеневу, что все на себя выдумал, а тот соглашается, конечно, выдумал. Кроме Минского о неожиданной исповеди упоминали Иероним Ясинский, Дмитрий Григорович, а, значит, Тургенев, как минимум, не молчал, распространяясь в близком кругу о пристрастиях Федора Михайловича, слухи о которых достигли аж нашего времени. И слухи эти, скажем так, более актуальны, нежели вытащенное Достоевским за ушко западничество Тургенева. На поле сплетен Иван Сергеевич сделал Федора Михайловича подчистую, хотя, конечно, ему в этом помогли такие люди как тоже обиженный на Достоевского критик Николай Страхов.
Впрочем, и на этом рубилово двух титанов не закончилось. Им предстояла еще не одна схватка.
Но об этом в следующих постах.
А первая сюжетная арка о брани Тургенева здесь:
Комментарии (0)